Однако, как оказалось, несметных сокровищ во глубине сибирских руд (или груд?) кофейной гущи не скрывалось – не было на дне чашки ни дублонов золотых, ни прекрасных русалок, ни скелетиков пиратских попугаев. А жаль. В семейном бюджете слово «лишние» к материальным ценностям,- в их список не включаются мужнины носки и книги,- не применимо. И, следуя великому закону Прибыли, искать ее, благодатную, следовало везде. Но не в посуде с потрескавшейся эмалью. Герр Штейн оторвал взгляд от бурой кашицы, ценной теперь разве что для гадалки, и рассеянно уставился на кровопийцу. Тот жизнерадостно бликовал оскалом, отпускал недвусмысленно-кровожадные шуточки, а в конец, еще и ладонь протянул, представившись. Такого официоза, - Еще бы, даже фамилию назвал. В таком месте? Лжет, как пить дать, лжет! – Лекс от кровососа не ожидал, и лишь подозрительно покосился на Дориановскую конечность.
Алексей Вольф, - оперативно соврал мужчина, фальшиво, но, как всегда, крайне вежливо, улыбнулся и отодвинулся как можно дальше от нового знакомого. Вместе со стулом. Провожаемый невообразимым скрипом ножек о дубовые доски пола, - О-о-очень приятно, - собственная интонация, натянутая, нервно-дребезжащая, Штейна смутила, - Как бы не решил, что все от страха-то
Нет, ну что Вы? Не был Лексей расистом! К вампирам относился.. Точнее не относился, но если бы только все это понимали! Зато толерантные жители города Орфео пытались сделать ему прокол в области сердца модной, острой деревяшкой, накормить чесноком, который, к слову, Алекс терпеть не мог, и свершить с ним другие, не менее приятные изуверства. Случалось, конечно, что и дамочки, отличавшиеся прекрасными лицами, но не способностью мыслить адекватно, теребили кружевные воротнички, оголяя шеи, намекали что-то о «темном даре».. Только Данька решительно такие контакты пресекала, оставляя на память искательницам бессмертия пару глубоких царапин и заметно поредевшую шевелюру. И вот, сам того от себя не ожидая, Штейн ощутил жалость к желтоглазому, - Ведь ему не 60-70 лет отмучиться, такому бледненькому и сухенькому, а вечность, а держится-то, молодцом!, - и даже расплылся в виновато-усталой улыбке образца "Простите, больше так не буду".